– Да что же, – сказал он на выдохе, в котором почувствовалась вся его устрашающая сила, – так и уйдут, что ли? – Обошел лежащего Егора и сестру и, не оглядываясь, тяжело побежал к самосвалу.
Самосвал взревел и понесся прямо по степи, минуя большак. Петро хорошо знал все дороги здесь, все проселки и теперь только сообразил, что «Волгу» можно перехватить – наперерез. «Волга» будет огибать выступ того леса, который синел отсюда ровной полосой… А в лесу есть зимник, по нему зимой выволакивают на тракторных санях лесины. Теперь, после дождя, захламленный ветками зимник даже надежнее для самосвала, чем большак. Но «Волга», конечно, туда не сунется. Да и откуда им знать, куда ведет тот зимник?
И Петро перехватил «Волгу».
Самосвал выскочил из леса раньше, чем здесь успела прошмыгнуть бежевая красавица. И сразу обнаружилось безысходное положение: разворачиваться назад поздно – самосвал несся в лоб, разминуться как-нибудь тоже нельзя: узка дорога… Свернуть – с одной стороны лес, с другой целина, напитанная вчерашним дождем, – не для городской машинки. Оставалось только попытаться все же по целине: с ходу, на скорости, объехать самосвал и выскочить на большак. «Волга» свернула с накатанной дороги и сразу завиляла задом, сразу пошла тихо, хоть скреблась и ревела изо всех сил. Тут ее и настиг Петро. Из «Волги» даже не успели выскочить… Труженик-самосвал, как разъяренный бык, ударил ее в бок, опрокинул и стал над ней.
Петро вылез из кабины…
С пашни, от тракторов, к ним бежали люди, которые все видели…
Жил-был на свете Аристарх Петрович Кузькин, и жила-была жена его, Вера Сергеевна… Впрочем, почему – жили, они и теперь живут, а это и есть рассказ про их жизнь: какая случилась с ними и с их друзьями непредвиденная печальная история. Обоим им под сорок, конкретные, жилистые люди; у Аристарха Петровича интеллигентная плешь, маленькие, сведенные к носу глаза, он большой демагог, не лишен честолюбия. Вера Сергеевна – тоже демагог; но нет того мастерства, изящества, как у Аристарха Петровича, она из рабочей семьи, но тоже очень честолюбива и обидчива. Он и она – из торговой сети, он даже что-то вроде заведующего, что ли, она – продавщица ювелирного магазина «Сапфир». Была у них трехкомнатная квартира. Все было бы хорошо, но… Про это «но» много уже рассуждали – да: НО…
Аристархушка крепко пил.
И пил, собака, изобретательно.
Аристарх назвал гостей пять человек, заставили письменный стол шампанским, коньяком, икрой в баночках… В комнате у Аристарха накурено и шумно – что-то такое, кажется, обмывали, может быть, автомобильные покрышки, потому что в коридоре лежали автомобильные покрышки, пять штук.
Вера Сергеевна много боролась с пьянством мужа, обозлилась вконец и отрешилась. Сидела в своей комнате и смотрела телевизор, нарочно запустив его на полную громкость, чтобы хоть как-то помешать этим идиотам, которые шумели в комнате Аристарха.
Гости шумели.
– Ты ль меня, я ль тебя любить буду!.. – пел один, вовсе лысый; и все одно: «ты ль меня, я ль тебя…»
– Ну, полетели?! Вы, полетели?! – приставал ко всем курносый человек в очках и смеялся, и махал руками, как птица, и все звал: – Ну, полетели?!
– Рано, рано, – говорил Аристарх. – Тут еще полно всяких мошек.
Похоже, этот курносый хотел затеять какую-то знакомую игру, в перелетных птиц, что ли, но еще не все наклюкались. А один – с большим брюхом – не знал что это такое – «полетели». И тоже приставал ко всем:
– А куда полетели-то? А? Куда это лететь-то?
– На Кудыкину гору!
– Куда, куда?
– Туда!..
– Да он же не знает, чего ты озверел-то? – остановил Аристарх одного чернявого, который обозлился на этого, с брюхом.
– Ну, полетели же! – стонал курносый.
– Ну, полетели, – сказал Аристарх.
Присели на дорожку, налили по чарочке…
– Прощай, родина, – грустно сказал Аристарх. – Березки милые…
Курносый всерьез заплакал и замотал головой.
– Полянки… Простор…
Чернявый дал кулаком по столу.
– Не распускать нюни!..
– Инстинкт, – сказал один пожилой с простым лицом.
– Выпили на дорожку! – пригласил Аристарх.
Все выпили… Аристарх первый поднялся из-за стола, пошел, открыл дверь комнаты, вернулся и стал наизготове посреди комнаты.
– Я – вожак, – сказал он.
За «вожаком» выстроились остальные пятеро…
И они «полетели»… Они замахали руками, закурлыкали и мелкими шажками потянулись за «вожаком». Сделали прощальный круг по комнате, «вылетели» в коридор, пролетели, курлыкая, через комнату Веры Сергеевны и очутились в третьей комнате, где был тоже стол и холодильник.
Они сели, печальные, за стол… А Аристарх доставал из холодильника коньяк.
– Далеко теперь наши березки, – сказал курносый; он уже опять готов был плакать.
– А я люблю избу! – громко и враждебно сказал человек с простым лицом. – Я вырос на полатях, и они у меня до сих пор – вот где! – он стукнул себя в грудь. – Обыкновенную русскую избу! И вы мне с вашими лифтами, с вашими холодильниками…
– А коньячок-то любишь – похолодней, – вставил чернявый.
– Он и в погребе будет холодный.
– В погребе он будет плесенью отдавать, – сказал брюхатый. – Ты попробуй поставь на недельку в погреб – потом выпей: плесенью будет отдавать.
– Сам ты плесень! – свирепел человек с простым лицом. – Свесил на коленки… По какому месяцу?