Том 3. Рассказы 1972-1974 годов - Страница 150

150

– Губа, ты его не тронешь, – сказала вдруг Люсьен чуть хриплым голосом. И посмотрела на Губошлепа требовательно, даже зло.

Губошлеп, напротив, весь так и встрепенулся от мстительной какой-то радости.

– Люсьен!.. О чем ты говоришь! Это он бы меня не тронул! Скажи ему, чтобы он меня не тронул. А то как двинет святым кулаком по окаянной шее…

– Ты не тронешь его, тварь! – сорвалась Люсьен. – Ты сам скоро сдохнешь, зачем же…

– Цыть! – сказал Губошлеп. И улыбку его как ветром сдуло. И видно стало – проглянуло в глазах, – что мстительная немощность его взбесилась: этот человек оглох навсегда для всякого справедливого слова. Если ему некого будет кусать, он, как змея, будет кусать свой хвост. – А то я вас рядом положу. И заставлю обниматься – возьму себе еще одну статью: глумление над трупами. Мне все равно.

– Я прошу тебя, – сказала Люсьен после некоторого молчания, – не тронь его. Нам все равно скоро конец, пусть он живет. Пусть пашет землю – ему нравится.

– Нам конец, а он будет землю пахать? – Губошлеп показал в улыбке гнилые зубы свои. – Где же справедливость? Что он, мало натворил?

– Он вышел из игры… У него справка.

– Он не вышел. – Губошлеп опять повернулся к Егору. – Он только еще идет.

Егор все шел… Увязал сапогами в мягкой земле и шел.

– У него даже и походка-то какая-то стала!.. – с восхищением опять сказал Губошлеп. – Трудовая.

– Пролетариат, – промолвил глуповатый Бульдя.

– Крестьянин, какой пролетариат.

– Но крестьяне-то тоже пролетариат!

– Бульдя!.. Ты имеешь свои четыре класса и две ноздри – читай «Мурзилку» и дыши носом. Здорово, Горе! – громко приветствовал Губошлеп Егора.

– А чего они еще сказали? – допрашивала встревоженная Люба своих стариков.

– Ничего больше… Я им рассказал, как ехать туда…

– К Егору?

– Ну.

– Да мамочка моя родимая! – взревела Люба. И побежала из избы.

В это время в ограду въезжал Петро.

Люба замахала ему – чтоб не въезжал, чтоб остановился.

Петро остановился…

Люба вскочила в кабину… Сказала что-то Петру. Самосвал попятился, развернулся и сразу шибко поехал, прыгая и грохоча на выбоинах дороги.

– Петя, братка, милый, скорей, скорей! Господи, как сердце мое чуяло!.. – У Любы из глаз катились слезы, она их не вытирала – не замечала их.

– Успеем, – сказал Петро. – Я же недавно был у него…

– Они только что здесь были… спрашивали. А теперь уж там. Скорей, Петя!..

Петро выжимал из своего горбатого богатыря все что мог.

Группа, что стояла возле «Волги», двинулась к березовому колку. Только женщина осталась у машины, даже залезла в машину и захлопнула все двери.

Группа немного не дошла до берез – остановилась. О чем-то, видимо, поговорили… И двое из группы отделились и вернулись к машине. А двое – Егор и Губошлеп – зашли в лесок и стали удаляться и скоро скрылись с глаз.

…В это время далеко на дороге показался самосвал Петро. Двое стоявших у «Волги» пригляделись к нему… Поняли, что самосвал гонит сюда, крикнули что-то в сторону леска… Из леска тотчас выбежал один человек, Губошлеп, пряча что-то в кармане. Тоже увидел самосвал и бегом побежал к «Волге». «Волга» рванулась с места и понеслась, набирая скорость…

…Самосвал поравнялся с рощицей.

Люба выпрыгнула из кабины и побежала к березам.

Навстречу ей тихо шел, держась одной рукой за живот, Егор. Шел, хватаясь другой рукой за березки… И на березках оставались ярко-красные пятна.

Петро, увидев раненого Егора, вскочил опять в самосвал, погнал было за «Волгой». Но «Волга» была уже далеко. Петро стал разворачиваться.

Люба подхватила Егора под руки.

– Измажу я тебя, – сказал Егор, страдая от боли.

– Молчи, не говори. – Сильная Люба взяла его на руки… Егор было запротестовал, но новый приступ боли накатил, Егор закрыл глаза.

Тут подбежал Петро, бережно взял с рук сестры Егора и понес к самосвалу.

– Ничего, ничего, – гудел он негромко. – Ерунда это… Штыком насквозь прокалывали, и то оставались жить. Через неделю будешь прыгать…

Егор слабо качнул головой и вздохнул – боль немного отпустила.

– Там – пуля, – сказал он.

Петро глянул на него, на белого, стиснул зубы и ничего не сказал. Прибавил только шагу.

Люба первая вскочила в кабину… Приняла на руки Егора… Устроила на коленях у себя, голову его положила на грудь себе. Петро осторожно поехал.

Потерпи, Егорушка… милый. Счас доедем до больницы.

– Не плачь, – тихо попросил Егор, не открывая глаз.

– Я не плачу…

– Плачешь… На лицо капает. Не надо.

– Не буду, не буду…

Петро выворачивал руль и так и этак – старался не трясти. Но все равно трясло, и Егор мучительно морщился и раза два простонал.

– Петя… – сказала Люба.

– Да уж стараюсь… Но и тянуть-то нельзя. Скорей надо.

– Остановите, – попросил Егор.

– Почему, Егор? Скорей надо…

– Нет… все. Снимите.

Петро остановился.

Егора сняли на землю, положили на фуфайку.

– Люба, – позвал Егор, выискивая ее невидящими глазами где-то в небе – он лежал на спине. – Люба…

– Я здесь, Егорушка, здесь, вот она…

– Деньги… – с трудом говорил Егор последнее. – У меня в пиджаке… раздели с мамой… – У Егора из-под прикрытых век сползла слезинка, подрожала, повиснув около уха, и сорвалась и упала в траву. Егор умер.

И лежал он, русский крестьянин, в родной степи, вблизи от дома… Лежал, приникнув щекой к земле, как будто слушал что-то такое, одному ему слышное. Как в детстве, прижимался к столбам. Люба упала ему на грудь и тихо, жутко выла. Петро стоял над ними, смотрел на них и тоже плакал. Молча. Потом поднял голову, вытер слезы рукавом фуфайки…

150