Том 3. Рассказы 1972-1974 годов - Страница 143

143

Помолчали.

– Не знаю я, что и говорить, Петро. Сам не все понимаю.

– Ну, не говори. Наливай своего дорогого… Я в войну пил тоже какой-то. В Германии. Клопами пахнет.

– Да не пахнет он клопами! – воскликнул Егор. – Это клопы коньяком пахнут. Откуда взяли, что он клопами-то пахнет?

– Дорогой, может, и не пахнет. А такой… нормальный, пахнет.

Ночь истекала. А луна все сияла. Вся деревня была залита бледным, зеленовато-мертвым светом. И тихо-тихо. Ни собака нигде не залает, ни ворота не скрипнут. Такая тишина в деревне бывает перед рассветом. Или в степи еще – тоже перед рассветом, когда в низинах незримо скапливается туман и сырость. Зябко и тихо.

И вдруг в тишине этой из бани донеслось:

«Сижу за решеткой.
В темнице сырой…» –

завел первый Егор. Петро поддержал. И так неожиданно красиво у них вышло, так – до слез – складно и грустно:

«Вскормленный в неволе орел молодо-ой;
Мой грустны-ый товарищ, махая крыло-ом,
Кровавую пищу клюет под окном…»

Рано утром Егор провожал Любу на ферму. Так, увязался с ней и пошел. Был он опять в нарядном костюме, в шляпе и при галстуке. Но какой-то задумчивый. Любе очень нравилось, что он пошел с ней – у нее было светлое настроение. И утро было хорошее – с прохладцей, ясное. Весна все-таки, как ни крутись.

– Чего загрустил, Егорша? – спросила Люба.

– Taк… – неопределенно сказал Егор.

– В баню зачем-то поперлись… – Люба засмеялась. – И не боятся ведь! Меня сроду туда ночью не загонишь.

Удивился Егор:

– Чего?

– Да там же черти! В бане-то… Они там только и водются.

Егор с изумлением и ласково посмотрел на Любу… И погладил ее по спине. У него это нечаянно вышло, сам не думал.

– Правильно: никогда не ходи ночью в баню. А то эти черти… Я их знаю.

– Когда ты ночью на машине подъехал, я слышала. Я думала – это мой Коленька преподобный приехал…

– Какой Коленька?

– Да муж-то мой.

– А-а. А он что, приезжает иногда?

– Приезжает, как же.

– Ну? А ты что?

– Ухожу в горницу да запираюсь там. И сижу. Он трезвый-то ни разу и не приезжал, а я его пьяного прямо видеть не могу: он какой-то дурак вовсе делается. Противно, меня трясти начинает.

Егор встрепенулся, заслышав живые, гневные слова. Не выносил он в людях унылость, вялость ползучую. Оттого, может, и завела его житейская дорога так далеко вбок, что всегда, и смолоду, тянулся к людям, очерченным резко, хоть иногда кривой линией, но – резко, определенно.

– Да, да, да, – притворно посочувствовал Егор, – прямо беда с этими алкашами!

– Беда! – подхватила простодушная Люба. – Да беда-то какая! – горькая: слезы да ругань.

– Прямо трагедия. О, ё!.. – удивился Егор. – Коров-то сколько!

– Ферма… Вот тут я и работаю.

Егор чего-то вдруг остолбенел при виде коров.

– Вот они… коровы-то, – повторял он. – Они, вишь, тебя увидели, да? Заволновались. Ишь, смо-отрют… – Егор помолчал… И вдруг, не желая этого, проговорился: – Я из всего детства… мать помню да корову. Манькой звали корову. Мы ее весной, в апреле, выпустили из ограды, чтобы она сама пособирала на улице… Знаешь: зимой возют, а весной из-под снега вытаивает, на дорогах, на плетнях остается… Вот. А ей кто-то брюхо вилами проколол. Зашла к кому-нибудь в ограду, у некоторых сено было еще… Прокололи. Кишки домой приволокла.

Люба смотрела на Егора, пораженная этим незамысловатым рассказом.

А Егор – видно было – жалел, что у него вырвался этот рассказ, был недоволен.

– Чего смотришь?

– Егорша…

– Брось, – сказал Егор. – Это же слова. Слова ничего не стоят.

– Ты что, выдумал, что ли?

– Да почему!.. Но ты меньше слушай людей. То есть слушай, но слова пропускай. А то ты доверчивая, как…

Егор посмотрел на Любу и опять ласково и бережно и чуть стесняясь погладил ее по спине.

– Неужели тебя никогда не обманывали?

– Нет… Кому?

– Мгм. – Егор засмотрелся в ясные глаза женщины. Усмехнулся. Непонятно сказал: – Кошмар. – Все время хотелось трогать ее. И смотреть.

– Глянь-ка, директор совхоза идет, – увидела Люба. – У нас был… – Она оживилась и заулыбалась, сама не зная чего.

К ним шел гладкий, крепкий, довольно молодой еще мужчина, наверно таких же лет, как Егор. Шел он твердой хозяйской походкой, с любопытством смотрел на Любу и на ее – непонятно кого – мужа, знакомого?

– Чего ты так уж разулыбалась-то? – неприятно поразился Егор.

– Он хороший у нас… Хозяйственный. Мы его уважаем. Здравствуйте, Дмитрий Владимирович! Что, у нас были?

– Был у вас. Здравствуйте! – Директор крепко тряхнул руку Егора. – Что, не пополнение ли к нам?

– Дмитрий Владимирович, он – шофер, – не без гордости сказала Люба.

– Да ну? Хорошо. Прямо сейчас могу за руль посадить. Права есть?

– У него еще паспорта нету… – Гордость Любина скисла.

– А-а. А то поехали? Со мной. Моего зачем-то в военкомат вызывают… Боюсь, надолго.

– Егор!.. – заволновалась Люба. – А? Район наш поглядишь. Поглянется!

И это живое волнение и слова эти нелепые – про район – подтолкнули Егора на то, над чем он пять минут назад негромко бы, искренне посмеялся.

– Поехали, – сказал он.

И они пошли с директором.

– Егор! – крикнула вслед Люба. – Пообедаешь в чайной где-нибудь! Где будете… Дмитрий Владимирыч, вы ему подскажите, а то он не знает еще!

Дмитрий Владимирыч посмеялся.

Егор оглянулся на Любу… Некоторое время смотрел. Потом отвернулся и пошел с директором. Тот подождал его.

143